Тургенев Иван
Сергеевич. Степной король Лир
Нас было человек шесть, собравшихся в один зимний вечер у старинного
университетского товарища. Беседа зашла о Шекспире, об его типах, о том, как
они глубоко и верно выхвачены из самых недр человеческой "сути". Мы особенно
удивлялись их жизненной правде, их вседневности; каждый из нас называл тех
Гамлетов, тех Отелло, тех Фальстафов, даже тех Ричардов Третьих и Макбетов
(этих последних, правда, только в возможности), с которыми ему пришлось
сталкиваться.
- А я, господа, - воскликнул наш хозяин, человек уже пожилой, - знавал
одного короля Лира!
- Как так? - опросили мы его.
- Да так же. Хотите, я расскажу вам?
- Сделайте одолжение.
И наш приятель немедленно приступил к повествованию.
I
"Все мое детство, - начал он, - и первую молодость до пятнадцатилетнего
возраста я провел в деревне, в имении моей матушки, богатой помещицы ...й
губернии. Едва ли не самым резким впечатлением того уже далекого времени
осталась в моей памяти фигура нашего ближайшего соседа, некоего Мартына
Петровича Харлова. Да и трудно было бы изгладиться тому впечатлению: ничего,
подобного Харлову, я уже в жизни потом не встречал. Представьте себе
человека росту исполинского! На громадном туловище сидела, несколько искоса,
без всякого признака шеи, чудовищная голова; целая копна спутанных
желто-седых волос вздымалась над нею, зачинаясь чуть не от самых
взъерошенных бровей. На обширной площади сизого, как бы облупленного, лица
торчал здоровенный шишковатый нос, надменно топорщились крошечные голубые
глазки и раскрывался рот, тоже крошечный, но кривой, растресканный, одного
цвета с остальным лицом. Голос из этого рта выходил хотя сиплый, но
чрезвычайно крепкий и зычный... Звук его напоминал лязг железных полос,
везомых в телеге по дурной мостовой - и говорил Харлов, точно кричал кому-то
в сильный ветер через широкий овраг. Трудно было сказать, что именно
выражало лицо Харлова, так оно было пространно... Одним взглядом его,
бывало, и не окинешь! Но неприятно оно не было - некоторая даже величавость
замечалась в нем, только уж очень оно было дивно и необычно. И что у него
были за руки - те же подушки! Что за пальцы, что за ноги! Помнится, я без
некоторого почтительного ужаса не мог взирать на двухаршинную спину Мартына
Петровича, на его плечи, подобные мельничным жерновам. Но особенно поражали
меня его уши! Совершенные калачи - с завертками и выгибами; щеки так и
приподнимали их с обеих сторон. Носил Мартын Петрович - и зиму и лето -
казакин из зеленого сукна, подпоясанный черкесским ремешком, и смазные
сапоги; галстуха я никогда на нем не видал, да и вокруг чего подвязал бы он
галстух? Дышал он протяжно и тяжко, как бык, но ходил без шума. Можно было
подумать, что, попавши в комнату, он постоянно боялся все перебить и
опрокинуть, и потому передвигался с места на место осторожно, все больше
боком, словно крадучись. Силой он обладал истинно геркулесовской и
вследствие этого пользовался большим почетом в околотке: народ наш до сих
пор благоговеет перед богатырями. Про него даже сложились легенды:
рассказывали, что он однажды в лесу встретился с медведем и чуть не поборол
его; что, застав у себя на пасеке чужого мужика-вора, он его вместе с
телегой и лошадью перебросил через плетень, и тому подобное. Сам Харлов
никогда не хвастался своей силой. "Коли десница у меня благословенная, -
говаривал он, - так на то была воля божия!" он был горд;. только не силою
своею он гордился, а своим званием, происхождением, своим умом-разумом.
- Наш род от вшеда (он так выговаривал слово швед); от вшеда Харлуса
ведется, - уверял от, - в княжение Ивана Васильевича Темного (вон оно
когда!) приехал в Россию; и не пожелал тот вшед Харлус быть чухонским графом
- а пожелал быть российским дворянином и в золотую книгу записался. Вот мы,
Харловы, откуда взялись!.. И по той самой причине мы все, Харловы,
урождаемся белокурые, очами светлые и чистые лицом! потому снеговики!
- Да, Мартын Петрович, - попытался я было возразить ему, - Ивана
Васильевича Темного не было вовсе, а был Иван Васильевич Грозный. Темным
прозывался великий князь Василий Васильевич.
- Ври еще! - спокойно ответил мне Харлов, - коли я говорю, стало оно
так!
Однажды матушка вздумала похвалить его в глаза за его действительно
замечательное бескорыстие.
- Эх, Наталья Николаевна! - промолвил он почти с досадой, - нашли, за
что хвалить! Нам, господам, нельзя инако; чтоб никакой смерд, земец,
подвластный человек и думать о нас худого не дерзнул! Я - Харлов, фамилию
свою вон откуда веду... (тут он показал пальцем куда-то очень высоко над
собою в потолок) и чести чтоб во мне не было?! Да как это возможно?
В другой раз вздумалось гостившему у моей матушки заезжему сановнику
подтрунить над Мартыном Петровичем. Тот опять заговорил о вшеде Харлусе,
который выехал в Россию...
- При царе Горохе? - перебил сановник.
- Нет, не при царе Горохе, а при великом князе Иване Васильевиче
Темном.
- А я так полагаю, - продолжал сановник, - что род ваш гораздо древнее
и восходит даже до времен допотопных, когда водились еще мастодонты и
мегалотерии...
Эти ученые термины были совершенно неизвестны Мартыну Петровичу; но он
понял, что сановник трунит над ним.
- Может быть, - брякнул он, - наш род точно оченно древний; в то время,
как мой пращур в Москву прибыл, сказывают, жил в ней дурак не хуже вашего
превосходительства, а такие дураки нарождаются только раз в тысячу лет.
Сановник взбеленился, а Харлов качнул головой назад, выставил
подбородок, фыркнул да и был таков. Дня два спустя он снова явился. Матушка
начала упрекать его. "Урок ему, сударыня, - перебил Харлов, - не наскакивай
зря, спросись прежде, с кем дело имеешь. Млад еще больно, учить его надо".
Сановник был почти одних лет с Харловым; но этот исполин привык всех людей
считать недорослями. Очень уж он на себя надеялся и решительно никого не
боялся. "Разве мне могут что сделать? Где такой человек на свете есть?" -
спрашивал он и вдруг принимался хохотать коротким, но оглушительным хохотом.
II
Матушка моя была очень разборчива на знакомства, но Харлова принимала с
особенным радушием и многое ему слушала: он, лет двадцать пять тому назад,
спас ей жизнь, удержав ее карету на краю глубокого оврага, куда лошади уже
свалились. Постромки и шлеи порвались, а Мартын Петрович так и не выпустил
из рук схваченного им колеса - хотя кровь брызнула у него из-под ногтей.
Матушка моя и женила его: она выдала за него семнадцатилетнюю сироту,
воспитанную у ней в доме; ему тогда минуло сорок лет. Жена Мартына Петровича
была собой тщедушна, он, говорят, на ладони внес ее к себе в дом, и пожила
она с ним недолго; однако родила ему двух дочерей. Матушка моя и после ее
смерти продолжала оказывать покровительство Мартыну Петровичу; она поместила
старшую дочь его в губернский пансион, потом сыскала ей мужа - и уже имела
другого на примете для второй.
. . .
Скачать и прочитать весь текст - 109 Кб в zip-архиве |
|
