Толстой Лев Николаевич. Отрочество

Глава I. ПОЕЗДКА НА ДОЛГИХ
   Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один -
карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и
сам приказчик Яков, на козлах; другой - бричка, в которой едем
мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.
   Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать
в  Москву,  без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и
бричку.
   "Ну,  Христос  с  вами!  трогай!" Яков и кучера (мы едем на
своих)  снимают  шапки  и  крестятся. "Но, но! с богом!" Кузов
кареты  и  брички  начинают подпрыгивать по неровной дороге, и
березы  большой  аллеи  одна  за  другой  бегут  мимо нас. Мне
нисколько  не  грустно:  умственный взор мой обращен не на то,
что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от
предметов,  связанных  с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими
до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу
и  быстро  заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной
силы, свежести и надежды.
   Редко  провел  я  несколько дней - не скажу весело: мне еще
как-то  совестно  было  предаваться веселью, - но так приятно,
хорошо,  как  четыре  дня  нашего  путешествия.  У  меня перед
глазами  не  было  ни  затворенной двери комнаты матушки, мимо
которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля,
к  которому не только не подходили, но на который и смотрели с
какою-то  боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые
дорожные  платья),  ни всех тех вещей, которые, живо напоминая
мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого
проявления  жизни  из  страха  оскорбить как-нибудь ее память.
Здесь,   напротив,   беспрестанно  новые  живописные  места  и
предметы  останавливают  и развлекают мое внимание, а весенняя
природа вселяет в душу отрадные чувства - довольства настоящим
и светлой надежды на будущее.
   Рано,  рано утром безжалостный и,  как всегда бывают люди в
новой должности,  слишком усердный Василий сдергивает одеяло и
уверяет,  что пора ехать и все уже готово.  Как ни жмешься, ни
хитришь,  ни  сердишься,  чтобы  хоть  еще  на  четверть  часа
продлить сладкий утренний сон,  по  решительному лицу  Василья
видишь,  что  он  неумолим и  готов еще  двадцать раз сдернуть
одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.
   В сенях уже кипит самовар, который, раскрасневшись как рак,
раздувает  Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто
пар  подымается  от  пахучего  навоза; солнышко веселым, ярким
светом  освещает  восточную  часть  неба,  и  соломенные крыши
просторных  навесов,  окружающих  двор,  глянцевиты  от  росы,
покрывающей  их.  Под  ними виднеются наши лошади, привязанные
около   кормяг,  и  слышно  их  мерное  жевание.  Какая-нибудь
мохнатая Жучка, прикорнувшая перед зарей на сухой куче навоза,
лениво   потягивается  и,  помахивая  хвостом,  мелкой  рысцой
отправляется   в  другую  сторону  двора.  Хлопотунья  хозяйка
отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчивых коров на улицу,
по  которой  уже  слышны  топот,  мычание  и  блеяние стада, и
перекидывается   словечком   с   сонной  соседкой.  Филипп,  с
засученными  рукавами  рубашки,  вытягивает  колесом  бадью из
глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую
колоду,  около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки;
и  я  с  удовольствием  смотрю  на  значительное, с окладистой
бородой,  лицо  Филиппа  и  на толстые жилы и мускулы, которые
резко  обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает
какое-нибудь усилие.
   За перегородкой, где спала Мими с девочками и из-за которой
мы   переговаривались  вечером,   слышно  движенье.   Маша   с
различными предметами, которые она платьем старается скрыть от
нашего любопытства,  чаще и  чаще пробегает мимо нас,  наконец
отворяется дверь, и нас зовут пить чай.
   Василий, в припадке излишнего усердия, беспрестанно вбегает
в  комнату,  выносит  то  то,  то  другое,  подмигивает  нам и
всячески  упрашивает  Марью  Ивановну  выезжать  ранее. Лошади
заложены   и  выражают  свое  нетерпение,  изредка  побрякивая
бубенчиками;  чемоданы,  сундуки,  шкатулки и шкатулочки снова
укладываются,  и  мы садимся по местам. Но каждый раз в бричке
мы находим гору вместо сидения, так что никак не можем понять,
как  все  это  было  уложено  накануне  и  как теперь мы будем
сидеть;  особенно  один  ореховый  чайный  ящик  с треугольной
крышкой,  который  отдают  к  нам  в бричку и ставят под меня,
приводит  меня  в  сильнейшее негодование. Но Василий говорит,
что это обомнется, и я принужден верить ему.
   Солнце  только  что  поднялось  над сплошным белым облаком,
покрывающимвосток,ивсяокрестностьозарилась
спокойно-радостным светом. Все так прекрасно вокруг меня, а на
душе  так  легко  и  спокойно...  Дорога широкой, дикой лентой
вьется  впереди,  между  полями  засохшего  жнивья и блестящей
росою зелени; кое-где при дороге попадается угрюмая ракита или
молодая  березка  с  мелкими клейкими листьями, бросая длинную
неподвижную  тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую
траву   дороги...  Однообразный  шум  колес  и  бубенчиков  не
заглушает песен жаворонков, которые вьются около самой дороги.
Запах съеденного молью сукна, пыли и какой-то кислоты, которым
отличается наша бричка, покрывается запахом утра, и я чувствую
в душе отрадное беспокойство, желание что-то сделать - признак
истинного наслаждения.
   Я не успел помолиться на постоялом дворе; но так как уже не
раз замечено мною, что в тот день, в который я по каким-нибудь
обстоятельствам  забываю  исполнить  этот   обряд,   со   мною
случается какое-нибудь  несчастие,  я  стараюсь исправить свою
ошибку:  снимаю фуражку,  поворачиваясь в  угол брички,  читаю
молитвы и  крещусь под  курточкой так,  чтобы  никто не  видал
этого. Но тысячи различных предметов отвлекают мое внимание, и
я  несколько раз сряду в  рассеянности повторяю одни и  те  же
слова молитвы.
   Вот   на   пешеходной  тропинке,   вьющейся  около  дороги,
виднеются какие-то медленно движущиеся фигуры:  это богомолки.
Головы их  закутаны грязными платками,  за  спинами берестовые
котомки, ноги обмотаны грязными, оборванными онучами и обуты в
тяжелые   лапти.   Равномерно   размахивая  палками   и   едва
оглядываясь на  нас,  они  медленным тяжелым шагом подвигаются
вперед одна за другою,  и меня занимают вопросы:  куда,  зачем
они идут?  долго ли  продолжится их  путешествие,  и  скоро ли
длинные  тени,  которые они  бросают на  дорогу,  соединятся с
тенью ракиты,  мимо которой они  должны пройти.  Вот  коляска,
четверкой,  на почтовых быстро несется навстречу. Две секунды,
и  лица,  на  расстоянии  двух  аршин,  приветливо,  любопытно
смотревшие на нас, уже промелькнули, и как-то странно кажется,
что эти лица не имеют со мной ничего общего и  что их никогда,
может быть, не увидишь больше.

. . .

Скачать и прочитать весь текст - 69 Кб в zip-архиве