Толстой Лев
Николаевич. Детство
Изд: Москва, издательство "Правда", 1987 г.
Глава I. УЧИТЕЛЬ КАРЛ ИВАНЫЧ
12 августа 18..., ровно в третий день после дня моего
рождения, в который мне минуло десять лет и в который я
получил такие чудесные подарки, в семь часов утра - Карл
Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой
- из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это так
неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой
спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я
высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который
продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя
заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же,
в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же
материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких
козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и
хлопать.
"Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожит
меня? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон их
сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он
меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, - прошептал я,
- как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что
разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не
замечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка
- какие противные!"
В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду
на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на
часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке,
повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом
приятном расположении духа повернулся к нам.
- Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ust schon im
Saal*), - крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко
мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился,
будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул
пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь,
начал щекотать мои пятки. - Nun, nun, Faulenzer!**) - говорил
он.
--------
*)Вставать, дети, вставать!.. пора. Мама уже в зале (нем.).
**) Ну, ну, ленивец! (нем.)
Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не
отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо
всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от
смеха.
"Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем
подумать!"
Мне было досадно и на самого себя и на Карла Иваныча,
хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены.
- Ach, lassen sie*), Карл Иваныч! - закричал я со слезами
на глазах, высовывая голову из-под подушек.
----------
*) Ах, оставьте (нем.).
Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с
беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли я
чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, с
которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их
течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за
минуту пе ред тем я мог не любить Карла Иваныча и находить
противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив,
все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка
казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что
плачу оттого, что видел дурной сон, - будто maman умерла и ее
несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не
помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч,
тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне
казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы
полились уже от другой причины.
Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на
постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы
немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не
оставляли меня. Вошел дядька Николай - маленький, чистенький
человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и
большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь.
Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками.
При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко
весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну
(гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над
умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на
плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой,
улыбаясь, говорил:
- Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.
Я совсем развеселился.
- Sind sie bald fertig?*) - послышался из классной голос
Карла Иваныча.
-----------------
*) Скоро вы будете готовы? (нем.)
Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты,
которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был
совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся
и, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился на
его зов.
Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на
своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери
были две полочки: одна - наша, детская, другая - Карла
Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги -
учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два
больших тома "Histoire des voyages", в красных переплетах,
чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые,
большие и маленькие книги, - корочки без книг и книги без
корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда
прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как
громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на
собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще
разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об
унавоживании огородов под капусту - без переплета, один том
истории Семилетней войны - в пергаменте, прожженном с одного
угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть
своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое
зрение; но, кроме этих книг и "Северной пчелы", он ничего не
читал.
. . .
Скачать и прочитать весь текст - 89,3 Кб в zip-архиве |
|
