Толстой Алексей Николаевич. Черная пятница

   Авт.сб. "Эмигранты". М., "Правда", 1982.
   ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ
   В   семейном   пансионе   вдовы   коммерции   советника  фрау Штуле произошло
незначительное на первый взгляд  событие: за столом  появился новый пансионер -
плотный, большого роста, громогласный человек.
   Он   шумно   ел,   выпил   шесть   полубутылок  пива. Он хохотал, рассказывая
племяннице фрау Штуле фрейлейн Хильде пресмешные "вицы", во рту у него  блестели
два ряда крепких зубов из чистого золота.
   Он сообщил  соседкам справа,  Анне  Осиповне Зайцевой  и  дочери ее  Соне, о
последних парижских  модах: черный  цвет, короткую  юбку -  долой, носят  только
полосатое, черное с  красным. (У  Сони стало сползать  платье, оголяя  роскошное
плечо, на котором она поминутно поправляла бретельки.)
   Он поговорил  коротко и  веско  с соседом  слева, Павлом  Павловичем Убейко,
полковником, о хороших делах с печатной бумагой.
   Он налил две рюмочки ликеру "Кюрасао  Канторовиц" и выпил с напротив  сидящим
японцем Котомарой за самую  твердую из валют -  японскую иену. (Котомара  открыл
желтые, в беспорядке торчащие зубы и сощурился под круглыми очками.)
   Он обещался  выпить полдюжины  шампанского в  кабаре "Забубенная  головушка",
где служил сидевший рядом с японцем озлобленный актер Семенов-второй.
   Он неожиданно  и  громко  похвалил  обедавшего  за  тем  же  столом  писателя
Картошина: "Вся  эмиграция  очарована  вашим  чудным  русским  языком,  господин
Картошин". (Это  вогнало Картошина  в густую  краску; потупившись,  он  принялся
наливать себе пива, у него покраснела даже рука.)
   Он обратился  бы  также  и  к  другим пансионерам  фрау  Штуле,  если  бы  не
дальность стола. Он говорил  по-немецки и по-русски.  Засопев, обгрыз и закурил
сигару в два пальца толщины. Он был  брит, совершенно лыс и подвижен. Его  звали
Адольф Задер.
   После обеда  часть общества  перешла  в уютный  уголок, отделенный  аркою от
столовой. Там, за кофе и ликером, Адольф Задер рассказал Анне Осиповне  Зайцевой
и дочери ее Соне свою первую автобиографию.
   - Я родился  в лучшей  семье в  городе Кюстрине,  - так  начал Адольф Задер,
плотно   глядя   на   Сонины   плечи,   -  мои почтенные родители прочили меня к
коммерческой деятельности.  Но  я  был озорной  парнишка.  Младший  сын герцога
Гессенского был мой ближайший друг.
   Однажды я  говорю:  "Папа и  мама,  я хочу  ехать в  Мюнхен,  хочу сделаться
знаменитым художником". Папа был  умный человек, он видит  - я, как дикий  конь,
грызу удила, он сказал: "Ну, что же, Адольф, поезжай в Мюнхен".
   В Мюнхенской академии меня  носили на руках. Что  за чудные картины я  писал!
Со слезами на  глазах вспоминаю то  время. Кутежи, балы. В  меня влюбилось одно
высокопоставленное лицо... но  не будем  об этом. Родители  посылали мне  каждый
месяц двести марок. (Тут все общество радостно засмеялось, иные только  покачали
головами.) Да, это были золотые марки.
   (Отнеся в  сторону мизинец  с огромным  ногтем, Адольф  Задер выпил  узенькую
рюмочку ликеру и стряхнул пепел прямо себе на мохнатый костюм.)
   Ничто не вечно  под луной,  как говорится. Отца  хватил удар,  мать умерла  с
горя. Мне на  плечи свалилось крупное  состояние. Я рыдал,  как ребенок,  бросая
академию. Тяжело, господа, - зачем мне это дело? Зачем мне эти деньги, когда  во
мне кричит артист? Я даже  до сих пор не успел  обзавестись семьей: как белка в
колесе. Тяжело.  Но -  я  не теряю  надежды. Я  все  брошу, расшвыряю  деньги  (
волнение среди слушателей), - на что  мне одному столько денег? Я закушу удила.
Я опять возьмусь  за кисти  и палитру.  Только еще  не знаю,  - где поселиться:
здесь, в Берлине, или  вернуться в Мюнхен? Мне  надоела политика, вот что.  Пока
шла война,  я был  совсем болен.  А вы  думаете -  теперь лучше?  Ах,  оставьте!
Кавардак! Сегодня доллар  - три тысячи  марок, а завтра  полторы, а  послезавтра
пять. Может быть, я совсем покину Европу. Я уеду на Тихий океан. (Соня  тревожно
оглянулась на мать, Анна Осиповна поправила пенсне.)
   Извините, медам, заболтался, еду в банк...
   ПИСАТЕЛЬ КАРТОШИН
   После обеда Картошин и жена  его, Мура, пошли к  себе в комнату. Картошин по
пути от нечего делать  вел пальцем по обоям  темного коридора. Он споткнулся  на
ступеньке и, как всегда, обругал фрау Штуле: "Сволочь вонючая, немка".
   Они вошли к себе  в комнатку с  одним, во двор,  окошком, за которым  моросил
дождь. Мура забралась  на плюшевый диванчик  и стала глядеть  на мокрые  стекла.
Картошин повалился на постель  и лежал, длинный, худой,  с большими ступнями,  с
вялым носом, - курил папиросу.
   Такое   времяпровождение   можно   было   объяснить только отсутствием денег.
Картошин был молодой писатель. Его слава началась в Ростове-на-Дону с  газетного
фельетона "Рассказ очевидца".  Даже в те  дни гражданской войны  он царапнул  по
нервам читателей. С тех пор царапанье стало его специальностью. В Берлине о нем
напечатали статью, где сравнивали его с Эдгаром По.
   Картошин переживал свою славу спокойно и трезво, оценивая ее не литературную,
а главным образом денежную сторону.  Он не был романтиком. Литература  приносила
скудные доходы. Хотя, за неимением иного, не плохое было и это занятие.
   Так, легка с  огромными башмаками на  кровати, посасывая немецкие папироски,
воняющие прелыми листьями, он выдумывал рассказы из времен революции. По  ночам,
когда Мура спала, засунув голову под подушку, Картошин наедался пирамидону,  так
что сердце трепетало, как мышь в кулаке, и писал.
   Мура сама  носила  продавать  его рассказы,  торговалась,  как  цыган, брала
авансы. Мура была худая, с нервной спиной, помятая женщина. Замечательными  были
у нее расширенные  глаза, она не  смотрела ими, а  всасывалась. Она  исступленно
ревновала Картошина ко всем проституткам. Иногда,  среди ночи, он посылал ее  на
улицу за горячими сосисками.  Мура накидывала пальто прямо  на рубашку и  бежала
вниз, на угол,  где всю ночь  стоял бойкий малый с  медной кухонкой, окруженный
продрогшими и голодными девушками.

. . .

Скачать и прочитать весь текст - 23,4 Кб в zip-архиве