Толстой
Алексей Николаевич. Мираж
Авт.сб. "Эмигранты". М., "Правда", 1982.
За окном вагона плыла кочковатая равнина, бежали кустарники, дальние -
медленно, ближние - вперегонку. Мой сосед сидел, засунув пальцы в пальцы.
Глядел в окно.
Глаза у него были серые навыкате. Он жмурил их, когда курил папиросу, до
половины покрывал веками, когда глядел на кочки и кустарники. Казалось, он
устал от своих глаз, видавших многое.
За час до границы он стал глядеть на лежавший в сетке чемодан, весь
облепленный багажными наклейками, и заговорил тихим, глухим голосом...
...Я болтался на юге по холодным, опустевшим, неподметенным городам, по
кофейням с лопнувшими стеклами, где продавались, покупались последние лохмотья
империи. Писал в газетах. Ночью играл в карты. Я пил не слишком много, кокаина
не нюхал Зато я хорошо научился угадывать дни эвакуации пс выстрелам на ночных
улицах, по тону военных сводок, по особому предсмертному веселью в кабаках.
Вовремя уносил ноги.
Я не был ни красным, ни белым. Грязь, тоска, безнадежность. Это было ужасно.
Я так брезговал людьми, что научился не видеть человеческих лиц.
Наконец мне все надоело. Я погрузился в трюм на грязный пароход, набитый
сумасшедшими, и уехал в Европу. Не важно - где я странствовал, как добывал
средства на жизнь. Не важно. Жил скверно. Может быть, даже воровал. Все было
бессмысленно, растленно... Пятнадцать миллионов трупов гнили на полях Европы,
заражали смрадом.
Под конец - покойно, с любопытством даже - я стал ждать часа, когда
омерзение к самому себе пересилит привычку - пить, есть, курить табак, ходить,
добывать деньги и прочее...
Помню, одиннадцатого мая, утром я начал, как обычно, бриться и - швырнул
бритву на умывальник. Час мой стукнул: не желаю. Я вышел на улицу и в ювелирном
магазине продал часы и кольцо, - все, что у меня было. Затем я сел на улице под
лавровым деревцом, выпил кофе, спросил у гарсона пачку юмористических журналов.
Прежде чем их читать, я быстро решил: кончу сегодня, на рассвете, на мосту
Инвалидов. Первый раз за много лет кофе казался так вкусен и журналы так
забавны. Я развлекался, как мог, весь день. Вечером пошел играть в клуб на
улице Лафайет.
В четыре часа пополуночи я вышел из клуба. Я был в выигрыше - сорок семь
тысяч франков. Во мне все тряслось, как на морозе. Утро было теплое, влажное. Я
ощупывал в кармане толстую пачку денег, - это были какие-то новые возможности.
Это изменило мое решение идти топиться с моста Инвалидов.
Я остановился около огромного окна трансатлантической компании, где была
выставлена рельефная, с лесами и горами, синяя и зеленая карта. От материков к
материкам тянулись красные нити. По ним шли пароходики со спичечную коробку. На
них блестели окошечки из фольги. Я стоял и глядел, дрожа от волнения.
Пятнадцатого мая я сел в Гавре на "Аквитанию". Шесть дней пролежал в
лонгшезе на верхней палубе, среди шумящих на морском ветру пальм и розовых
кустов. Двадцать второго я сошел с парохода на набережной Нью-Йорка. У меня
было непереставаемое, восторженное сердцебиение: новый мир, новая жизнь, -
Россия и Европа, войны и революции были прочитанной книгой.
У подъезда отеля мои чемоданы схватил негритенок в ярко-голубой куртке. Из
зеркального лифта скалил зубы, как клавиши, другой негритенок в ярко-малиновой
куртке. На двенадцатом этаже я вошел в лакированную штофную комнату. Я утонул в
сафьяновом кресле и закурил зеленовато-влажную двухдолларовую сигару.
Я сидел и повторял про себя: "Ты - в математическом центре культуры
индивидуализма, черт тебя задави". От движения мизинца растворяются двери,
негры с четырьмя рядами золотых пуговиц на куртках мгновенно исполняют желания
из сказок Шехеразады. Вот три телефона - я могу соединиться с магазином, с
рестораном, с биржей, с любым городом. Я могу приказать: "Купите Тихоокеанскую
железную дорогу". Через тридцать секунд маклер ответит: "Сделано".
Я грыз ногти. Сказка про сотворение земли несомненно была придумана в нищей
Европе жалкими пастухами... Здесь, в сафьяновом кресле, у человека в миллион
раз больше возможностей, чем у самого Саваофа.
Обкусав ногти, я спустился в парикмахерскую. Меня приняли в благоухающий
халат, опустили лицо в паровую ванну, обложили щеки горячими полотенцами,
душили, расчесывали, затем - предложили мороженое с персиками, затем - побрили.
Я пошел завтракать в колонный зал такой величины, что внутри его мог бы
поместиться уездный городишко вместе с пожарной каланчой.
Какие там я видел цветы, ковры, люстры! Какие женщины завтракали в зале!
Женщины чудовищной красоты: широко расставленные огромные глаза, крошечные рты,
фарфоровые, равнодушные личики... Такой фантазии не увидеть и в сыпнотифозном
жару. Куда тут соваться с моими франками!..
После завтрака я сидел в холле у камина, курил черную сигару. Разумеется, я
думал о том, что буду иметь сто миллионов долларов, чего бы это мне ни стоило.
Нужно только желание, желание и желание... Я добуду эту роскошную груду
долларов... Всю их употреблю на одного себя, до последнего цента... Моя
личность слишком долго была закупорена... я хочу, наконец, - черт всех задави, -
стать личностью с большой буквы, написанной золотом. Каждый волосок на моей
голове будет священен... Драгоценнейший - Я. Обожаемый всеми сегодняшними
красавицами - Я. Мои слова, обсосок сигары, огрызок ногтя, слюна из моего рта -
благоговейны... Напрасно, господа, заставляли меня шесть недель валяться на
константинопольском тротуаре перед бывшим российским посольством... К черту
Европу, войны и революции... Мое отечество - это, - здесь, у огня, - кожаное
кресло... Сытый желудок, дым сигары, восторг абсолютной свободы.
Напротив меня, в кресле, сидел кислый, костлявый человек, видимо страдающий
несварением желудка. После некоторого наблюдения надо мной он сказал:
- Вот уж семнадцать минут вы разговариваете вслух. Во-первых, я вижу, что вы
- русский, во-вторых, что вы намерены заняться биржевой игрой. Меня зовут
Сайдер. Я могу сделать вам солидные предложения. Вы хорошо сделаете, если не
будете мне доверять, но я представлю гарантии. Хотите видеть Джипи Моргана?..
...Наш разговор у камина продолжался два часа сорок минут. Я понял, что
нужно играть на понижение, - только на понижение: в этом была историческая,
социальная, даже геологическая правда. "Сама земля играет на понижение, -
говорил Сайдер с кислым лицом, - там землетрясение, и там землетрясение, там
засуха, там ураган... Вы послушайте, - даже климат играет на понижение: когда
нужно холодно, то - тепло, а когда нужно тепло, то - холодно"...
Утром на следующий день я внес все мои деньги в банкирскую контору, мы с
Сайдером пошли смотреть на Джипи Моргана. У гранитного подъезда банка стояло
человек пятьдесят биржевых воротил. Они молчали мрачно, или брезгливо, или
коротко лаяли сквозь зубы. У всех выдавались вперед каменные подбородки, Сайдер
тоже выпятил подбородок, стал еще кислее. Ровно в одиннадцать из-за угла
вынырнул чудовищный автомобиль. В нем сидел щуплый человек с кривоватым носом,
с узким, сонным лицом, в котелке, надвинутом на глаза... Это был Джипи Морган.
Все пятьдесят биржевых воротил стали пронзительно глядеть на сигару Джипи
Моргана, - в каком углу рта сигара у Джипи (если в левом - Джипи играет на
понижение, если в правом - Джипи играет на повышение). Сигара была в левом углу.
Сайдер шепнул мне: "В левом, чтоб мне так жить!.." Автомобиль стал. Джипи
распахнул дверцу и перекатил сигару в правый угол. Биржевые воротилы зарычали,
сбитые с толку. Все же они тесно сдвинулись к автомобилю и низко сняли шляпы.
Джипи приложил палец к котелку, прорычал что-то через сигару и прошел в
гранитный подъезд.
. . .
Скачать и прочитать весь текст - 7,84 Кб в zip-архиве |
|
