Писарев Дмитрий Иванович. Московские мыслители

   Сочинения в четырех томах. Том 1. Статьи и рецензии 1859-1862
   М., Государственное издательство художественной литературы, 1955
   (Критический отдел "Русского вестника" за 1861 год)
   I
   Гейне   в   одном   из   своих   посмертных   стихотворений  говорит, что мир
представляется молодою красавицею или брокенскою ведьмою, смотря по тому,  через
какие очки на него  взглянуть - через выпуклые  или через вогнутые. Если  верить
на слово поэту, если предположить, что можно надевать себе на нос разные очки  и
вместе с тем менять  взгляды на жизнь  и на ее явления,  то мы принуждены  будем
сознаться в том,  что наше  зрение радикально испорчено  вогнутыми очками;  чуть
только мы попробуем заменить их другими или просто снять их долой, перед нашими
глазами расстелется  такой  густой  туман,  который  помешает  нам  распознавать
контуры самых  близких к  нам предметов.  Наше зрение  слишком слабо  для  того,
чтобы охватить все  мироздание, но  те крошечные уголки,  которые нам  доступны,
кажутся нам  такими неизящными  шероховатостями  и такими  глубокими  морщинами,
которые гораздо легче себе представить  на старой физиономии брокенской  ведьмы,
чем на свежем, прелестном лице молодой красавицы. Мы любим природу, но ее нет  у
нас под руками; ведь не в  Петербурге же любоваться природою; не заниматься же,
из любви  к  природе,  метеорологическими  наблюдениями  над  сырою  и  холодною
погодою, не изучать  же различные видоизменения  гранита и не  умиляться же  над
различными   оттенками   петербургского   тумана.   Поневоле  придется, при всем
пристрастии к безгрешной  растительной природе,  обратить все  свое внимание  на
грешного человека, который здесь,  как и везде, или  сам страдает, или  выезжает
на страданиях  другого.  Как посмотришь  на  людские отношения,  как послушаешь
разнородных суждений,  словесных, рукописных  и печатных,  как вглядишься  в  то
впечатление, которое производят  эти суждения,  то мысль  о выпуклых  очках и  о
красавице отлетит на неизмеримо  далекое расстояние. Уродливые черты  брокенской
ведьмы явятся  перед глазами  с такою  ужасающею яркостью  и отчетливостью,  что
иному юному наблюдателю сделается не на шутку страшно; он быстро проведет  руною
по   глазам,   в   надежде   сорвать   проклятые   очки  и разогнать ненавистную
галлюцинацию; но  галлюцинация останется  ярка  попрежнему, и  юный  наблюдатель
заметит не без  волнения, что вогнутые  очки срослись  с его глазами  и что  ему
придется   зажмуриться,   чтобы   не   видать   тех  образов, которые пугают его
воображение.   Иные,   боясь   за   свои   впечатлительные  нервы, действительно
зажмуриваются   и   постепенно   возвращаются   к   тому  вожделенному состоянию
спокойствия, которое было нарушено неосторожным прикосновением к вогнутым очкам;
другие, более крепкие и в то  же время более увлекающиеся, продолжают  смотреть,
всматриваться, громко сообщают  другим отчет  о том,  что видят,  и не  обращают
внимания на то, что их речи встречают к себе равнодушие и насмешки в слушателях,
что   изображаемые   ими   картины   принимаются   за   галлюцинации,  за бредни
расстроенного мозга; они продолжают  говорить, воодушевляясь сильнее и  сильнее;
их   воодушевление   постепенно   переходит   в  их слушателей; их речи начинают
возбуждать к  себе  сочувствие;  они  волнуют и  тревожат,  они  шевелят  лучшие
чувства, вызывают  наружу  лучшие  стремления;  вокруг  говорящего  группируется
толпа людей, готовых переработывать  жизнь и умеющих взяться  за дело; но  между
тем сам  говорящий изнурен  колоссальным, продолжительным  напряжением  энергии;
его измучили уродливые образы, на которых он долго сосредоточивал свое внимание;
его   истомила   та   борьба,   которую   ему  пришлось выдержать с недоверием и
недоброжелательством слушателей;  его  голос  дрожит в  обрывается  в  ту самую
минуту, когда все  окружающие прислушиваются  к нему  с любовью  и с  упованием;
герой валится в могилу.
   Такова   общая   биографическая   история  отрицательного направления в нашей
литературе; 1  недаром  большая  часть писателей,  изображавших  темную  сторону
жизни, находили  свой  труд тяжелым  и  лично для  себя  неблагодарным; недаром
Гоголь проводит  параллель между  двумя писателями;  ту же  параллель  повторяет
Некрасов, 2 конечно не  из подражания Гоголю, а  именно потому, что такого  рода
параллель естественно напрашивается в сознание  и в чувство отрицателя.  Тяжела,
утомительна, убийственна задача отрицательного писателя; но для него нет выбора;
ведь не  может же  он помириться  с  теми явлениями,  которые возбуждают  в  нем
глубокое физиологическое отвращение; нельзя  же ему ни  себя переделать под лад
окружающей жизни,  ни эту  жизнь  пересоздать так,  чтобы  она ему  нравилась и
возбуждала его  сочувствие. Стало  быть, приходится  или молчать,  или  говорить
горячо, желчно,  порою  насмешливо,  волнуя  и  терзая  других  и  самого  себя.
Неизбежность отрицательного направления начала  понимать наша публика. Что  само
по себе  это отрицательное  направление представляет  патологическое явление,  в
этом я нисколько не сомневаюсь;  доказывать его нормальность и законность  quand
meme Во что бы то ни стало (франц.).  - Ред. значило бы доказывать вместе с  тем
нормальность и  законность  тех  условий жизни,  которые  вызывают  против себя
сдержанную   оппозицию   и   глухой   протест. Те журналисты, которые подвергают
серьезной критике  существующие  идеи,  те писатели,  которые  выводят  в своих
эпических и драматических произведениях грязь  жизни без выкупающих сторон,  без
утешительных   прикрас,   нисколько   не   думают  дописаться до бессмертия. Что
подумают о них  потомки, скажут  ли они им  спасибо, раскупят  ли они  нарасхват
какое-нибудь пятнадцатое издание  их сочинений, все  это, право, такие вопросы,
которые   нисколько   не   занимают   честного писателя, честно выражающего свое
неудовольствие против  разных  современных  неудобств  и  странностей.  Когда  у
такого писателя является  потребность развить  несколько мыслей  по поводу  того
или другого явления, тогда он берется за перо только с одним желанием: чтобы  те
люди,   которым   попадется   в   руки   его   книга   или статья, поняли, какие
обстоятельства отразились в процессе его мышления и наложили свою печать на  его
литературное или критическое произведение. Надо  только, чтобы между публикою  и
писателем существовало такого  рода взаимное понимание,  по которому бы публика
видела и понимала связь между видимыми следствиями и необнаруженными  причинами.
Писателю   надо   желать,   чтобы   его   произведение  только будило в читателе
деятельность мозга,  только  наталкивало его  на  известный ряд  идей,  и чтобы
читатель, следуя этому импульсу, сам выводил  бы для себя крайние заключения  из
набросанных эскизов. Такого  рода читатели,  договаривающие для  самих себя  то,
что недосказано и  недописано, начинают формироваться  мало-помалу; дайте  нашим
писателям такую публику, которая бы понимала каждое их слово, и тогда, поверьте,
они с величайшим  удовольствием согласятся  на то, чтобы  их внуки  забыли о  их
существовании или назвали их  кислыми, бестолковыми ипохондриками. Работать  для
будущих поколений, конечно, очень возвышенно; но  думать о лавровых венках и  об
историческом бессмертии, когда надо  перебиваться со дня  на день, отстаивая от
разрушительного или опошляющего действия жизни то себя, то другого, то  мужчину,
то женщину, - это, воля ваша, как-то смешно и приторно; это напоминает Манилова,
мечтающего о том, как  он соорудит каменный мост,  а на мосту построит  каменные
лавки.
   Очень может быть, что "Русский  вестник", с своею основательною ученостью,  с
своею эстетическою критикою, с своим солидным уважением к нашей милой старине  и
к нашему  прекрасному  настоящему,  будет  читаться  и  перепечатываться  нашими
потомками,   которым,   конечно,   будут   совершенно  неизвестны имена задорных
журналов, печатающих вздор, подобный теперешней моей статье. Мы не гонимся за  "
Русским вестником", не  отбиваем у него  прав на бессмертие,  не составляем  ему
конкуренции; мы знаем, что не далеко ушли бы по той дороге, по которой  шествуют
московские   мудрецы;   3   проклятая   натура   взяла  бы свое, и, сквозь чинно
отмеренные фразы  серьезного беспристрастия,  послышались бы  звуки  сдержанного
хохота и негодующей иронии; да нам  и нельзя подражать "Русскому вестнику";  нам
никто не поверил бы;  подумали бы, что  мы все это  неспроста говорим; стали  бы
доискиваться какого-нибудь  скрытого смысла  и  доискались бы,  благодаря  своей
догадливости, чего-нибудь такого, о чем мы бы  сами и во сне не бредили.  Дойдет
или не  дойдет  "Русский  вестник"  до  того  храма  бессмертия,  в  который  он
решительно возбраняет  доступ  всем писателям,  опозорившим  себя  отрицательным
направлением, этого я не знаю; это не мое дело, и я этим вопросом решительно  не
интересуюсь. Что дает "Русский  вестник" для нас,  для наших современников, это
совсем другой вопрос, и отвечать на этот  вопрос я считаю очень не лишним;  ведь
у "Русского вестника" есть и в наше  время читатели; не все же те люди,  которые
уважали его  в первые  годы его  существования,  махнули на  него рукой  за  его
литературные подвиги  1861 года.  На  этом-то основании  я и  решаюсь посвятить
несколько страниц  на то,  чтобы с  точки зрения  человека, пишущего  журнальную
критическую статью  в  начале  1862  года,  перебрать  те  литературные  мнения,
которые "Русский вестник" в последнее время подносил своим читателям.

. . .

Скачать и прочитать весь текст - 15,4 Кб в zip-архиве